|
как раз настолько "определенно", чтобы отмежеваться самым решительным и
бесповоротным образом от
фидеизма и от агностицизма, от философского идеализма и от софистики
последователей Юма и Канта. Тут есть грань, которой вы не заметили, и, не
заметив ее, скатились в болото реакционной философии. Это — грань между
диалектическим материализмом и
релятивизмом.
Мы
— релятивисты, возглашают Мах, Авенариус, Петцольдт. Мы — релятивисты, вторят им г. Чернов и несколько русских махистов,
желающих быть марксистами. Да, г. Чернов и товарищи-махисты, в этом и
состоит ваша ошибка. Ибо положить релятивизм в
основу теории познания, значит неизбежно осудить себя либо на абсолютный скептицизм,
агностицизм и софистику, либо на субъективизм. Релятивизм, как основа теории познания, есть не только признание относительности
наших знаний, но и отрицание какой бы то ни было объективной, независимо
от человечества существующей, мерки или
модели, к которой приближается наше относительное познание. С точки зрения голого релятивизма можно оправдать всякую софистику,
можно признать "условным", умер ли Наполеон 5-го мая 1821 года или не
умер, можно простым "удобством" для человека
или для человечества объявить допущение рядом с научной идеологией ("удобна"
в одном отношении) религиозной идеологии (очень "удобной" в другом отношении) и т. д.
Диалектика, — как разъяснял еще Гегель, — включает в себя момент
релятивизма, отрицания, скептицизма, но не сводится к релятивизму. Материалистическая
диалектика Маркса и Энгельса безусловно
включает в себя релятивизм, но не сводится к нему, т. е. признает
относительность всех наших знаний не в смысле отрицания объективной истины, а в смысле исторической условности
пределов приближения наших знаний к этой
истине.
Богданов пишет курсивом: "Последовательный марксизм не
допускает такой догматики и такой статики", как вечные истины
("Эмпириомонизм", III
книга,
Предыдущая страница ... 138
Следующая страница ... 140
|