|
ствующий.
То, что "только укладывается", совершенно незнакомо, чуждо, непонятно самой широкой массе населения. Для Толстого этот
"только укладывающийся" буржуазный строй рисуется смутно в виде пугала
— Англии. Именно: пугала, ибо всякую попытку
выяснить себе основные черты общественного строя в этой "Англии", связь этого строя с господством капитала, с ролью денег, с
появлением и развитием обмена, Толстой отвергает, так сказать,
принципиально. Подобно народникам, он не хочет видеть, он закрывает глаза,
отвертывается от мысли о том, что "укладывается" в России никакой иной, как буржуазный строй.
Справедливо, что если не "единственно важным", то важнейшим с
точки зрения ближайших задач всей общественно-политической деятельности в
России для периода 1861—1905 годов (да и для нашего времени) был вопрос, "как
уложится" этот строй, буржуазный строй,
принимающий весьма разнообразные формы в "Англии", Германии, Америке, Франции
и т. д. Но для Толстого такая определенная, конкретно-историческая
постановка вопроса есть нечто совершенно чуждое. Он рассуждает отвлеченно, он
допускает только точку зрения "вечных" начал нравственности,, вечных истин
религии, не сознавая того, что эта точка зрения есть лишь идеологическое отражение старого ("переворотившегося") строя, строя
крепостного, строя жизни восточных
народов.
В "Люцерне" (писано в 1857 году) Л. Толстой объявляет, что
признание "цивилизации" благом есть "воображаемое знание", которое "уничтожает
инстинктивные, блаженнейшие первобытные
потребности добра в человеческой натуре". "Один, только один есть у нас
непогрешимый руководитель, — восклицает Толстой, — Всемирный Дух, проникающий
нас" (Соч., II, 125).
В "Рабстве нашего времени" (писано в 1900 году) Толстой, повторяя
еще усерднее эти апелляции к Всемирному Духу, объявляет "мнимой наукой"
политическую экономию за то, что она берет за "образец" "маленькую,
находящуюся в самом исключительном положении, Англию", — вместо того, чтобы
брать за
Предыдущая страница ... 99
Следующая страница ... 102
|