|
революции,
а неудавшейся революции. Он считает реакцию явлением законным и правомерным, естественным и прочным, надежным и
благоразумным. Он считает революцию явлением незаконным,
фантастическим, неправомерным, которое может быть в лучшем случае оправдано до известной степени неустойчивостью,
"слабостью", "несостоятельностью" самодержавного правительства. Он
смотрит на революцию, этот "объективный" историк, не как на законнейшее право
народа, а лишь как на греховный ж опасный
прием исправления крайностей реакции. Для него революция, победившая вполне,
есть "анархия", а реакция, победившая вполне, не есть анархия, а только небольшое преувеличение известных необходимых
функций государства. Он не знает другой "власти", кроме монархической,
другого "порядка" и другой "общественной организации", кроме буржуазных. Из тех
европейских сил, которым революция в России "откроет провиденциальную миссию",
он знает только "немецкого вахмистра", но не знает и знать не хочет немецкого
социал-демократического рабочего. Ему противна больше всего "гордыня" тех,
кто "собирается обгонять западную буржуазию" (г, профессор пишет слово буржуазия в иронических кавычках: нашли, дескать,
такой нелепый термин в применении к европейской, — ев-ро-пей-ской, —
культуре!). Он благодушно закрывает глаза, этот "объективный историк", на то,
что именно благодаря застарелой самодержавной мерзости в России Европа вот уже
десятки и десятки лет стоит на месте или
пятится назад в политическом отношении. Он боится предметных уроков
"собравшегося с новыми силами урядника" и поэтому — о, вождь народа! о, политический
деятель! — он пуще всего предостерегает от решительного разгрома всех "сил" современного урядника, Какая презренная
холопская фигура! Какое гнусное предательство революции под соусом якобы
ученого и якобы объективного рассмотрения вопроса! Копните русского и найдете
татарина, говорил Наполеон. Копните либерального российского буржуа, скажем
мы, и найдете одетого в новенький мундир
Предыдущая страница ... 226
Следующая страница ... 229
|