|
совсем не
случайность. Напротив, этот поворот был для правительства и для "совета объединенных крепостников" классовой
необходимостью. Правительству некуда было иначе податься.
Правительство увидало, что "мира" у него с массой крестьянства быть не может,
что крестьянство проснулось от крепостнического векового сна. Правительству
ничего иного не оставалось, как попытаться путем судорожных усилий,
путем какого угодно разорения деревни, расколоть
крестьянство, отдать деревню "на поток и разграбление" кулаков и зажиточных
мужиков, чтобы опереться на союз крепостников-дворян с "новыми
помещиками", т. е. с богатеями — крестьянами-собственниками, с крестьянской буржуазией.
Столыпин,
верой и правдой служивший "совету объединенных крепостников" и проводивший его
политику, говорил сам: "дайте мне 20 лет покоя, и я реформирую Россию". Под
"покоем" он понимал покой кладбища, покой молчаливого, овечьего перенесения деревней неслыханного разорения и
обнищания, которое на нее обрушилось. Под "покоем" он понимал покой помещиков,
которые желали бы видеть со стороны крестьянства полную неподвижность,
забитость, отсутствие протеста, готовность мирно и любезно умирать с голоду,
отдавать свою землю, уходить из деревни, разоряться, лишь бы удобно и приятно
было господам помещикам. Под реформированием России Столыпин понимал такую перемену, чтобы в деревне остались только
довольные помещики, довольные кулаки и живоглоты, да раздробленные,
забитые, беспомощные и бессильные батраки.
Что
Столыпин всей душой желал для России 20 лет такого кладбищенского покоя, это вполне естественно и понятно со стороны
помещика. Но мы знаем теперь, мы видим
и чувствуем все теперь, что ни "реформирования" ни "покоя" не получилось, а получилась
голодовка 30-ти миллионов крестьян, невиданное (даже в многострадальной России невиданное) обострение нищеты и разорения и
чрезвычайно сильное озлобление и
брожение в крестьянстве.
Предыдущая страница ... 257
Следующая страница ... 265
|